Мысль о необычной патологии подбросила жена.

Когда он вернулся домой, Кира еще не спала. Под дверью спальни виднелся свет, слышался тихий перестук клавиш.

Кэмпбелл осторожно поставил в прихожей спортивную сумку, повесил в шкаф ракетки и прошел на кухню, где достал из холодильника ледяную банку «Маунтин дью». Утолив жажду, он протяжно вздохнул. Жить в сейфе было еще непривычно.

Год назад они переехали в «Дикие пальмы» — престижную закрытую общину в историческом районе Ибор-Сити, старом Латинском квартале Тампы. Армуры купили особняк с гаражом на две машины и крохотным задним двором, где могла играть Эми. Кэмпбеллу больше нравился обветшалый район на другом берегу реки, где в старом вычурном доме 30-х годов они снимали захламленную квартиру, до того как Кира начала работать в клинике. Но это был их первый собственный дом, купленный с помощью жениных родичей из Сан-Франциско, которые дали ссуду под небольшой процент. Жаловаться грех, особенно теперь, когда неизвестно, сколько им еще здесь жить.

Кэмпбелл босиком прошлепал наверх. Подложив под спину подушки, Кира печатала статью о чем-то таком молекулярном, которую завтра надо было сдать.

— Привет, милая, — кротко сказал Кэмпбелл.

Кира бросила взгляд и молча помахала.

Приняв душ, он заглянул в детскую: Эми крепко спала в обнимку с медвежонком, почти не уступавшим ей размером. Этот образ доверчивой чистоты усугубил ощущение вины в том, что по собственной глупости он подставил близких, рискуя их безопасностью, а то и всем будущим. Кэмпбелл проиграл кучу денег — все сбережения и даже больше.

Сказать Кире не хватало духу.

Кэмпбелл осторожно высвободил плюшевого зверя, поцеловал дочь в лобик и пошел в спальню.

Кира работала, крыло черных волос загораживало ее глаза.

Кэмпбелл трепетал перед собранностью и беспредельной трудоспособностью жены, которая готовилась получить степень по биохимии и психологии в университете Сан-Франциско, да еще четыре дня в неделю работала в нейрофизиологической лаборатории Тампы. Он счел за лучшее не мешать ей, особенно после того, как сам весь вечер гонял в теннис. Порой казалось, что Кира уж слишком себя загоняет.

Кэмпбелл ценил ее помощь как психолога и привык считать себя и ее одной командой. Когда жена выключила свет, он завел разговор о необычной сексуальной образности в словах Стража, чей портрет она помогла составить. Хотелось знать ее мнение.

Он безнадежно пытался облагородить не поддающуюся смягчению тему. Кира молча слушала. Кэмпбелл закончил и, услышав в тишине размеренное дыхание жены, подумал, что она уснула.

— Знаешь, что это напоминает? — наконец сказала Кира. — Ауру.

— В смысле невидимое сияние?

— Нет, я говорю о предвестнике эпилептического припадка. Иногда он затрагивает и путает все чувства — зрение, слух, обоняние, вкус и осязание. Бывают также эмоциональные отклонения.

— Что ты хочешь сказать? Этот парень — эпилептик?

— Не исключено. Другой вариант — синестезия. Знаешь, что некоторые люди слышат цвет и видят звук, особенно художники и музыканты? Вероятно, из-за гена-мутанта в мозгу синестета возникает соощущение, когда чувственное восприятие одного органа активизирует работу другого. Точно вспышки света, возникают причудливые ассоциации: вкус сока смешивается со зрительным образом вагины, а набухание клитора порождает звук трепещущих крыльев…

— Если хочешь, я сообщу об этом сайт-менеджеру.

С природой не совладаешь — к своему ужасу, Кэмпбелл почувствовал, что возбуждается. А все Кира со своим «набуханием»!

Он кашлянул и сказал:

— Как-то неловко, да, милая?

— Почему? — в темноте засмеялась Кира. — Потому что я женщина?

— Потому что это расследование убийства.

Строгий тон Кэмпбелла был обусловлен лишь подозрением, что его серьезная жена тоже возбудилась.

35

Назавтра, в пятницу, в начале седьмого Кэмпбелл уже был за рабочим столом и по видеосвязи с лондонским офисом Эда Листера доложил, что пока не вышло отследить сайт domoydotemnoty, но зато удалось составить психологический портрет Стража.

Доклад явно не впечатлил.

— У меня много работы, мистер Армур. — Листер заговорил отрывистым деловым тоном, какого прежде сыщик от него не слышал. — Я полагал, что мы продвинулись дальше составления портретов. Что там с электронным следом? Кажется, это ваша специальность. За что я вам и плачу.

Он стоял возле окна, спиной к монитору. Кэмпбелл чувствовал, что робеет перед этим сухопарым клиентом, который в темном костюме и полосатой рубашке с галстуком выглядел значительно и даже элегантно.

— Я работаю. — Он прихлебнул кофе. — После событий в поезде сайт не обновляли; возможно, этот след окончательно потерян. Вы просили держать вас в курсе. Вот пока такие дела, старина.

— Хорошо, хорошо, — Эд раздраженно отмахнулся. — Пожалуйста, не называйте меня так.

Кэмпбелл пожал плечами.

— То немногое, что есть по Стражу, вроде бы соответствует портрету охотника. Нелюдим, скорее всего холостяк, самооценка занижена, сексуальные связи немногочисленны, если были вообще. Он жаждет близости, но в то же время ее боится. Возможным фактором в выборе вашей дочери…

— Знаете, не хочу показаться грубым, но все это я уже слышал, — перебил Эд, чуть повернувшись к экрану.

— Послушайте и тогда поймете, к чему я клоню. — Кэмпбелл выдержал взгляд Листера. — В его истоках эмоциональная пустота, граничащая с жестокостью; в детстве он одинок и слабо ощущает собственную неповторимость. Он не сумасшедший, но, скажем так, предрасположен к психозу. Охотник по определению не может быть рациональным. Он выдумывает себе «подлинную» любовь, которая меняет его одинокую жизнь, и отказывается поверить, что неинтересен своей жертве… Это ключевой момент. Он верит, что они с жертвой предназначены друг другу. Вера в предначертание судьбы заглушает боязнь любых последствий. Поначалу он даже не понимает, что внушает страх. Не сознает, что его поступки причиняют боль, не видит в них ничего дурного. Для него это «истинная любовь», но объект его любви просто этого еще не понял. Он верит, что в итоге завоюет любимую, если проявит настойчивость.

Листер отошел от окна и сел в кресло. Кэмпбелл понял, что завладел его вниманием.

— Он уже с трудом отличает реальность от вымысла и взрывается от малейшего противодействия жертвы его попыткам увлечь ее в бредовую близость. Недостижимое в реальности он восполняет в фантазиях и потому-то не может выпустить жертву — составную часть его воображаемого мира. Он не понимает слова «нет». Да и как понять, если он верит, что их соединили небеса? Наконец он осознает, что ничего не выйдет, и решает: не мне, так никому.

— Он убивает, — сказал Листер, не отводя взгляда.

— Желаемое — полный контроль над жертвой — достигнуто.

— А как же Сам Меткаф и остальные?

— Если маньяк «помешан на любви», опасность грозит не только цели, но и ее окружению, которое он воспринимает помехой или угрозой собственной безопасности.

— По-вашему, Софи стала его первой жертвой?

— Обычно серийные убийцы — неуравновешенные типы, они выбирают жертву наугад. Думаю, здесь иной случай. Страж очень умен и во многом не соответствует портрету маньяка. Он другой. Мне кажется, он хочет чего-то еще… Возможно, от вас.

Эд нахмурился:

— Денег?

— Если б речь шла о деньгах, он бы давно с вами связался. Он тщательно замел следы, но оставил кое-какие намеки и подсказки, что свойственно психопату, который хочет подразнить преследователей и показать, насколько он умнее. Все убийцы в какой-то степени желают, чтобы их поймали, но в случае Стража… Не знаю.

— Так чего он хочет?

— Вам не приходило в голову, что вы единственный зритель на том показе?

Листер покачал головой:

— Я полагал, есть и другие.

— Увидев себя в кресле перед телевизором, вы не уловили намек, что вас выделяют? Что все, вплоть до кадра с телом на полу купе, предназначено лишь для ваших глаз?