Это было не так уж далеко от того, чем занималась Кира.

— Понятно. — Взгляд доктора остался дружелюбным, но морщины у рта стали резче. Казалось, он видит вруна насквозь.

— Я, знаете ли, у нее на посылках. — Кэмпбелл выдал усмешку, которая взбесила бы Киру. — Вот если бы удалось разыскать вашего пациента… — Он старался говорить непринужденно. — Док, вы случайно не знаете, что с ним стало, а?

— В последний раз я его видел, когда он был маленький… лет двадцать пять назад, а то и больше. Даже не знаю, где его искать.

— А ваша картотека пациентов?

Стилуэлл рассмеялся:

— Ни один врач долго ее не хранит.

— Вы помните имя мальчика?

— Конечно. Его звали Эрнест Ситон… — Доктор смотрел поверх очков, будто ожидая отклика. — Похоже, вы не знаете его историю?

Кэмпбелл помотал головой.

— Я думал, профессор Дервент вас просветила.

Доктор неспешно отхлебнул чай.

— Эрнест — единственный, кто уцелел в семейной трагедии, мистер Армур. — Старик поставил стакан и продолжил: — Ситоны жили на отшибе, в усадьбе под названием «Небесное поместье», что на гряде в сторону Колбрука. Это случилось в засуху, которая была здесь летом семьдесят девятого. Однажды после пьяной свары отец семейства перерезал жене горло, а потом из двенадцатого калибра ухлопал себя. Черт-те что и море крови. Тела обнаружила домработница, когда утром пришла на службу.

— Надо же! — Кэмпбелл пытался скрыть возбуждение. — Я понятия не имел.

— Крайняя жестокость. Кое-кто говорил, что Джун Ситон это заслужила, но муж просто искромсал бедняжку, буквально распустил на ремни.

— А мальчик? Он был при этом?

— Перемазанного материнской кровью, его нашли в чулане. Орудием убийства стал кухонный нож, такой, знаете, с кривым лезвием и двойной рукояткой. Как же он называется… итальянское слово… меццалуна. Никто не знает, видел ли мальчик убийство.

— О господи… — Кэмпбелл покрутил головой. На горле его задергалась жилка. — Наверное, видел… боже, представить невозможно…

Стилуэлл коротко взглянул на сыщика.

— Эрнесту было девять. Единственный ребенок. О том, что случилось, он не говорил ни с полицейскими, ни со мной — ни с кем.

— Вы знали его родителей? Они были вашими пациентами?

— Это поселок, мистер Армур, тут все друг друга знают. Я не был их семейным врачом, мы вращались в разных кругах, но отношения были теплые. Гэри Ситон вел зубоврачебную практику в Торрингтоне. Джун была родом из среды повыше, ее тянуло к чему-нибудь художественному. Она держала здесь магазин старинной одежды, какое-то время это ее забавляло. «Небесное поместье» всегда принадлежало роду ее матери, здешним потомственным аристократам.

— Почему говорили, что она это заслужила?

— Наверное, из-за слухов об ее неверности. Она была красавица, такая, знаете, в ком чувствуется порода, столичный шарм и этакая стервозность. Гэри был ей не пара. Вероятно, его пьянство тоже сыграло свою роль. История печальная, но, слава богу, больше никто не пострадал. Дознание установило, что третья сторона тут не замешана.

— Не считая мальчика.

— Да, конечно. Эрни. — Доктор помолчал. — Вот потому-то вы здесь.

— Каким же надо быть человеком, чтобы так обойтись с собственным ребенком?

— Знаете, мистер Армур, историю не замалчивали, однако широкой огласки избегали. Боялись, что прискачут нью-йоркские репортеры, но, к счастью, обошлось. Норфолк — не то место, где купаются в скандальной славе.

— Конечно, я понимаю. Меня интересует только мальчик.

Доктору было легче разговаривать, опустив голову. Но он сделал над собой усилие и пристроил подбородок на руку, чтобы видеть глаза собеседника.

— Вас позвали на место происшествия? — спросил Кэмпбелл.

— То есть как врача? Нет, мои услуги не понадобились. Во всяком случае, тогда. Бабушка Нэнси — миссис Калверт, мать Джун Ситон, — привела ко мне мальчика месяца через два после трагедии. Когда-то я лечил ее мужа от депрессии, и она хотела знать мое мнение. Нэнси возила внука в Нью-Йорк на консультацию к известному детскому психологу. Там ей сказали, что мальчик получил сильнейшую психическую травму и вдобавок есть подозрение на шизофрению.

— Еще бы — пройти через такое и не свихнуться!

— Вообще-то, детская психика весьма эластична. Я осмотрел мальчика. Пожалуй, он был слегка замкнут, но довольно уравновешен, если учесть все произошедшее. Он приходил ко мне раза три-четыре. Мы с ним сидели вон там, в моей летней приемной.

Доктор показал на переоборудованный амбар — покосившуюся дощатую халупу с окнами под крышей, смотревшими на пруд и заросший сад. Делать выводы было рано, но Кэмпбелл почти не сомневался: именно здесь все началось. Вот она — эмоциональная пустошь, где возник Страж.

— Я хорошо помню тот момент, когда стало ясно, что Эрнест не болен, а просто иной. Фоном звучал Моцарт, но мальчик попросил выключить музыку. Я заинтересовался и спросил почему. Она невкусная, ответил он. Будто муха во рту.

— Я тоже не большой поклонник Моцарта, но это уж… чересчур круто.

Стилуэлл усмехнулся:

— И мне так показалось.

— Но вы поняли, что это означает.

— Были и другие признаки. Я попросил его что-нибудь нарисовать. Один рисунок я не мог разгадать, и он объяснил, что это стрекот вертолета. Мы взяли алфавит, и мальчик тотчас назвал цвет каждой буквы.

— Значит, вы не согласились с диагнозом психолога?

— Я сказал миссис Калверт, что нахожу у мальчика синестезию, которая, видимо, резко проявилась после травмы, но бабка отмахнулась — дескать, он всегда был фантазером. Еще недолго она держала его у себя, но это было ей не под силу. Бабка сплавила мальчика под присмотр кузины — куда-то на запад, кажется, в Вайоминг. Назад он уже не вернулся.

— Бабушка жива? — спросил Кэмпбелл.

— Два года назад умерла в Нью-Йорке.

— А про кузину что-нибудь известно? Может, есть другие родственники или друзья семьи, которые знают, что с ним стало?

Стилуэлл покачал головой. В разговоре сыщик подался вперед, ловя временами чуть слышную старческую речь, теперь же откинулся на стуле.

В возникшем молчании неловкости не ощущалось, его заполнило мирное убаюкивающее жужжанье сада. Кэмпбелл уже собрался зайти с другого конца, но Стилуэлл вдруг тихо произнес:

— Не делайте резких движений, мистер Армур.

Он пристально смотрел за спину сыщика.

— У нас гость. Повернитесь, только очень медленно. Слева от вас куст гортензии. Среди верхних веток сидит колибри. Радужно-зеленый, с черной окантовкой на горлышке, видите?

Кэмпбелл неохотно выполнил наставления.

— Ага, вижу.

— Не спускайте глаз с окантовки и увидите, что будет, когда она окажется на солнце. Вот!

Полыхнула рубиновая молния. Еще никогда Кэмпбелл не видел столь насыщенного красного цвета. Вспышка исчезла, оставив быстро истаявший беловатый призрак. Увидев что-то новое и красивое, Кэмпбелл всегда думал о Кире — казалось, впечатление будет неполным, если им не поделиться с ней.

Доктор лучился от восторга гостя.

— Он был любимцем моей жены. Ее смешило, что такое яркое оперенье бывает только у самцов. Она звала его Красавчик.

Кэмпбелл испугался, что старик ударится в воспоминания, но тот смолк. Поняв намек, сыщик встал:

— Благодарю за любезный прием.

— Жаль, мало чем помог. — Стилуэлл протянул руку. — Вам есть где остановиться, мистер Армур?

— Я заказал по интернету номер в мотеле «Горный вид».

— Никогда о нем не слышал. Если угодно, гостевая комната в вашем распоряжении.

— Я уже и так злоупотребил вашим гостеприимством, — улыбнулся Кэмпбелл.

Доктор пожелал проводить его к машине. В конце террасы он остановился и костлявыми пальцами коснулся руки сыщика:

— Попробуйте переговорить с Грейс Уилкс. Она была домработницей в «Небесном поместье». Возможно, старуха знает больше.

— Грейс Уилкс, — повторил Кэмпбелл, гадая, что заставило доктора передумать.

— С мальчиком она ладила. Ее номер есть в справочнике Уинстеда.